«Если ребенок сидел под бомбами, память об этом может преследовать его всю жизнь»
Украинский психолог Элина Бытюк — о том, как война сказывается на детях
11.05.2025
Вооруженные силы РФ 4 апреля 2025 года нанесли ракетный удар по Кривому Рогу: погибли 20 человек, в том числе девять детей в возрасте от трех до 17 лет. ООН эту атаку называет самой смертоносной за все время полномасштабной российско-украинской войны — именно по числу единовременных потерь среди несовершеннолетних. Всего после 24 февраля в результате российской агрессии в Украине погибли почти 700 детей; еще около 1800 были ранены. Вред же психическому здоровью нанесен в гораздо большем масштабе. И дело не только в жестокости, которую видели дети: вопреки стереотипам о «гибкой психике», такой опыт может привести к болезням и психическим расстройствам, в том числе зависимостям. Мы поговорили с психологом фонда Children New Generation Элиной Бытюк о ее опыте общения с пострадавшими детьми.
В каком положении находятся сейчас украинские дети
Пресс-секретарь ЮНИСЕФ Джеймс Элдер заявлял, что только за первые два года войны дети в прифронтовых зонах в Украине провели в подвалах и укрытиях от трех до пяти тысяч часов, то есть от четырех до семи месяцев. Постоянная угроза жизни приводит к тому, что у них развивается комплексное посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), которое часто сложнее поддается лечению, чем обычное ПТСР, спровоцированное единичным событием, а не их чередой.
Больше 13 тысяч детей из-за войны остались без родительской опеки (в том числе потому что родители оказались в плену или на оккупированной территории), почти 1800 стали сиротами. Горе естественным образом осложняет переживание травматичных событий.
Война сказывается и на том, как дети получают образование: 700 тысяч детей не ходят в школу (например, потому что школа разрушена), а занимаются удаленно. Постоянные воздушные тревоги и отключения света тоже мешают нормально учиться.
Прежние социальные связи рвутся: почти семь миллионов людей уехали из Украины (преимущественно женщины и дети), почти четыре миллиона — переехали внутри страны. Причем их новые жилища нередко оказываются сильно хуже прежних. По данным ЮНИСЕФ, сейчас 1,7 миллиона детей в Украине не имеют доступа к чистой воде. Утрата дома и привычной обстановки — тоже большая потеря для детей и удар по психическому здоровью.
В одном из недавних опросов 73% опрошенных детей заявили, что не чувствуют себя в безопасности и что им страшно, 64% потеряли интерес к учебе.
Сейчас в Украине работают местные и международные некоммерческие организации, которые оказывают детям психологическую помощь. Это не только личные консультации психотерапевта, но и занятия в группах. После вторжения ВС РФ выяснилось, что никто не занимался тем, чтобы в Украине было достаточно психологов, которые умеют оказывать помощь детям и подросткам, получившим травму. Поэтому немецкие специалисты начали такое обучение и продолжают его до сих пор.
Работа психологов нужна, чтобы помочь детям справиться не только с воспоминаниями о травмирующих событиях, но и с текущими угрозами — научиться реагировать на стресс наименее разрушительным способом. Чтобы дети лучше переживали происходящее, важна и родительская поддержка. Проблема в том, что родители тоже находятся в тяжелой ситуации и не всегда справляются хорошо. Помощь требуется и им.
В фонде Children New Generation тоже работают психологи. Элина Бытюк консультирует детей и родителей, которые получают помощь в шелтерах для внутренне перемещенных лиц. Мы попросили ее рассказать, что она видит на работе — как дети реагируют на происходящее и из чего теперь состоит их жизнь.
Интервью:
— Какое можно дать определение травме, которая может возникнуть у пережившего войну ребенка?
— Общего понятия выделить нельзя — у каждого ребенка все индивидуально. У кого-то это страхи, депрессия, депривация (внутренняя изолированность от всего, враждебность). Бывает, дети не хотят общаться, уходят в себя. Или же наступает ступор, если ребенок видел какое-то [шокирующее] событие, — вывести его из этого состояния очень трудно. У других возникает агрессия. Ведь что такое агрессия? Это скрытый страх. Некоторые дети могут потерять речь, у других могут начаться истерики, панические атаки, вспышки гнева.
У каждого психика реагирует по-разному, и хорошо, если у человека есть внутренние резервы и хорошее окружение, благодаря чему он может со всем этим справиться. Детям, которые лишились жилья, кстати, хорошо в шелтерах, у них здесь есть межличностное общение, для детей это много значит: они играют и переключаются [с проблемы на игру].
А есть дети, которые вскакивают ночью, потому что они [ранее] увидели какое-то [страшное] событие и оно в них запечатлелось — и теперь ребенок просыпается от страха, потому что у него навязчивые воспоминания, как у [взрослых] участников войны. И эти навязчивые воспоминания идут просто чередой, силой воли подавить их в себе невозможно.
Для ребенка первичная защита, базовая основа — это семья. Это источник его поддержки. Ребенок воспринимает все через чувства, и он очень хорошо чувствует своих родителей. А если папа пошел на фронт, а мама заболела на фоне стресса, то у ребенка может возникнуть чувство внутренней изолированности от всего, он может начать воспринимать этот мир как чужой, враждебный — и тогда у ребенка вопрос: «Как мне в этом мире жить? Если я принимаю эти условия — значит, я должен быть точно таким же враждебным, защищаться?».
Если, допустим, семья потеряла дом, то у детей подросткового возраста может потеряться собственное Я-определение, собственная идентичность, отсюда может возникать уныние, ощущение беспомощности.
Психологи рекомендуют жить здесь и сейчас, да. Но мы все равно нуждаемся в том, чтобы иметь какую-то устремленность. Когда у нас есть цель, даже внутренние органы наши начинают работать по-другому. Наличие цели стимулирует внутренние резервы. А что делать ребенку, когда он переселился, потерял папу или кого-то другого из близких? Он задается вопросами: «Куда я иду? Что мне надо? Как мне жить дальше?». Возникает потерянность, тревога, и это все может перерасти в генерализованное тревожное расстройство, в депрессию.
Например, сейчас мы работаем с подростком из Бахмута: он не определяет собственные границы, не может выразить свои мысли, он не уверен в себе, замкнут. Ребенок буквально потерян в этой жизни. Другая девочка (ей 15, и она из Северодонецка) постоянно рассказывает, как скучает по друзьям, по дому, по атмосфере, по игрушкам, которые были у нее в комнате. Другая девочка, из Бахмута, вообще замкнулась и не хотела выходить из квартиры, всего боялась: [ей мешали] страхи, тревоги.
Человека из такого состояния надо выводить: прошлое ушло, а надо быть здесь и сейчас.
…
— Вы говорили о риске потери Я-идентичности. Расскажите, пожалуйста, что это значит и чем угрожает подростку?
— Это потеря контакта со своей личностью, с самим собой, которая ведет к отчуждению, к удалению от социума, уходу в себя. У человека нет ощущения своих границ, своего характера, себя самого. И последствия могут быть самыми различными, начиная с низкой самооценки.
А чем страшна низкая самооценка? Человек ничего в жизни не будет добиваться, он никуда не хочет идти, ему ничего не нужно.
Мы вообще приходим в эту жизнь, чтобы развиваться, делать этот мир лучше. В норме, у нас есть мотивация. А здесь человек становится безразличным к самому себе, к окружающим. Он фрустрирован. Это может приводить к депрессии, апатии, астении, когда человек может неделями лежать и не вставать с кровати. Он может забиться в угол и сидеть, ничего не видеть и не слышать — вот такое возникает отчуждение от всего. Ему ничто не мило, его ничего не радует. И если человек с таким состоянием не справляется сам, нужно подключать уже медикаментозную терапию, психотерапию.
Чтобы не потерять свою Я-идентичность, надо знать, что я как человек развиваюсь, я познаю мир, мне это интересно, мне интересен сам процесс жизни. Надо не потерять радость внутри себя и доверие миру. Но что, если это доверие уже потеряно?
…
— Какие события для детей являются самыми опасными, травмирующими?
— Потеря связи с близкими, с отцом или матерью — в случае детей это переносится, пожалуй, даже тяжелее, чем потеря дома. Если есть семья, и если есть в семье тепло, ребенок нормально адаптируется. А если нет… Многое зависит от родителей, в том числе и от их моральных взглядов, от того, насколько они адекватно оценивают собственное состояние, работают ли с собственной тревожностью.
Тяжело сказывается неопределенность, особенно сейчас, когда утеряны дома, квартиры. Это и для родителей тяжело: они задумываются о том, что они могут дать своему ребенку, кроме любви и поддержки.
— Что помогает детям справляться с последствиями военных потрясений?
— На первое место я бы поставила межличностные отношения, социализацию — общение с другими детьми, с педагогами. Детям более старшего возраста могу посоветовать спорт, потому что через мышцы мы воздействуем на наш мозг. Можно пойти на танцы, нужно искать себе хобби, искать себя в этой жизни, развиваться, учиться, проявлять себя. Можно подключать игровую терапию, арт-терапию, рисовать. А кому-то нравится складывать пазлы.
Так что — физкультура, спорт и общение. И конечно, я бы работала с родителями, чтобы они были не только в своих заботах, но могли поговорить со своим ребенком, уделить ему внимание, чтобы он не замыкался в себе, рассказывал, делился с родителями своими мыслями.
Нужно учиться переключать свое внимание на позитивные моменты, учиться видеть хорошее. Я понимаю, что во время войны это сложно, но если мы не можем изменить ситуацию, мы просто стараемся спокойно ее принять и пройти. Даст Бог, получится.
